Сергей Другаль. Обостренное восприятие
   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Язычники". СпБ., "Азбука", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 20 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   АНТОН ЛОСЕВ

   Я уж думал, все, кончилась моя служба. Так и буду доживать дни  свои  с
удочкой, так и буду коротать время  с  книгой  в  руке  и  надувашкой  под
головой в своем садике на стриженой полянке, так и буду лежать под солнцем
и в тени в ленивой послеобеденной истоме, слушать по  утрам,  как  свистит
неподалеку пока что неприрученная малиновка. Ложиться рано  и  просыпаться
ночью от каждого крика бетнамского петушка. Ночные  петушиные  эмоции  мне
были непонятны, а днем отчетливо просматривались три - с кем бы подраться,
чего б поесть, ну и еще любовь, которую он распространял  на  обеих  своих
подружек. Это я огрубляю, можно, конечно, выявить у петьки и более  тонкие
эмоции, но лень. Нет, вообще, чем не жизнь? И  другой  мне  не  надо.  Всю
акустику и видео в своем бунгало я отключил, соседей поблизости у меня  не
было, и что творится в суетном мире - о том не знал, да и знать не  хотел,
неинтересно мне было. А что вообще в мире может случиться? Солнце начинает
день в положенное время, лето приходит на смену весне,  а  так  называемые
события, даже самые значительные, могут занять человечество на день, ну на
неделю. А  можно  их,  события,  вообще  не  заметить.  Ведь  было  время,
рождались и умирали на одном месте, не  покидая  весей  своих.  И,  читал,
неплохо жили. Насыщенно. А что вообще человеку для жизни нужно?  Крыша?  У
меня бунгало - лучше не бывает. Еда? В городах такую не  видят.  Вода?  Из
горного ручья, нектар. Книги? Да что душе  угодно,  настоящие,  в  жестких
переплетах. Работа - в зоопарке, праздник  через  день.  Здоровье?  Смешно
говорить, вчера хотел муху лесную  прихлопнуть  -  столешница  пополам.  Я
доволен! И все!!! И все!! И все... Сплю.
   Просыпаюсь. Рядом Самсон сидит, былинку в руке  держит,  Оська  животик
почесывает. Бурундучок  Оська  примитивен,  всего  пять  эмоций,  из  коих
главная - любопытство. Самсон ему неинтересен, но когда чешут, приятно.  У
Самсона усы рыжеватые и тонкие по обе стороны торчат, вид  мне  застят.  Я
его не люблю, - не вид окружающий, Самсона Климовича Чернова я  не  люблю,
год не видел, не соскучился.
   -  Лежим,  значит.  Протестуем.  А  того  не  знаем,   что   осиротелое
пространство ждет не дождется, чтобы в него герой  пожаловал.  Визит,  так
сказать, нанес.
   - Идите к черту, кэп Чернов, - говорю я ему. Искренне так говорю, и мне
абсолютно безразлично, зачем он ко мне заявился,  и  эмоции  его  меня  не
интересуют, и зря это он старается их приглушить. Захочу - прочту, но  мне
не хочется. - Пространство любит, чтобы его большие  коллективы  посещали.
Слаженные. А у меня характер плохой, неуживчивый. Я больше трех попутчиков
не выношу, и то когда Родион присутствует. Для равновесия.
   Родион на Самсона ноль внимания, он выгрызал колючки из хвоста,  -  где
он их только находит? На той рыбе, что извлекал я из пучин морских, Родион
размордел и разленился, и  это  мне  нравилось,  ибо  собака  должна  быть
толстой и доброй. Ее назначение - украшать собой пейзаж и бытие.  А  ничто
тощее ничего украсить не может.
   - И связь отключил, - задумчиво продолжает Самсон и словно  не  слышит,
что я его к черту послал. - А знаете, о  чем  я  сейчас  думаю,  глядя  на
Родиона?
   - Что тут знать - вы думаете, что черного кобеля не отмоешь добела. И в
голове у вас разброд, ибо вы не знаете, к  кому  сия  мысль  относится,  к
Родиону или ко мне.
   Самсон диковато глянул на меня.  Мне  смешно  стало,  почему-то  многие
думают, что я воспринимаю мысли. Это не  так.  Только  настроение,  только
эмоции. И то не всегда, а в особом состоянии. В состоянии настроя,  такой,
знаете, душевной сжатости... Потом Самсон справился с собой и спросил:
   - А что, Родион, к примеру, верный пес, а?
   Родион выплюнул колючку и сел. Я на дурацкий вопрос отвечать  не  стал.
Самсон сходил к бунгало, посуетился там на кухне, принес запотевший кувшин
и два стакана. Это пожалуйста, я попью, это меня ни к чему не обязывает, а
газированный сок ежевики с медом - мой любимый напиток.
   - Я в отставке, кэп Чернов. И не без вашей помощи. Ни к вам, ни к вашей
комиссии мы с Родионом симпатий не испытываем.  И  не  думайте,  что  если
Родион такое туловище накушал, то мне и защиты искать негде.
   Пустой стакан я поставил на  траву  и  снова  улегся.  Полуденная  жара
схлынула, был слышен шелест слабых  волн,  набегающих  на  песок  пляжика,
щелкал зубами Родион, занявшийся очередной колючкой. Я знал случаи,  когда
Родька при  посторонних  ни  с  того  ни  с  сего  начинал  манипуляции  с
колючками, которых, я как-то проверил, вообще-то  не  было.  Демонстрация?
Чего? Пес был спокоен, мнение его о Самсоне в  целом  было  благоприятным.
Это понятно, вряд ли прислали бы ко мне враждебно настроенного человека.
   Самсон Климович снял штаны и рубашку о пяти черных нашивках  над  левым
карманом - по числу земных лет,  проведенных  в  пространстве.  А  был  он
совсем белый и тощий, только плавки синие, и должен был обгореть на солнце
до пузырей минут так за пятнадцать. Я б предупредил его, когда  б  он  про
Родиона такое не сказал. Он прилег рядом, и было видно, что на траве ему с
непривычки неудобно и колко. И забота какая-то важная гложет, иначе бы  он
не приехал, до визитов ли заместителю  председателя  инспекции  по  кадрам
Института космических исследований, именуемого еще ИКИ, вот какую  высокую
должность занимал Самсон Климович. А мне что до его забот? Мне вон  Родион
гораздо интереснее. Я ему, Родиону, верю. И  он  мне  тоже.  Вон  с  какой
нежностью он смотрит на меня, уверенный, что в обиду я его не дам.  А  мои
способности к пониманию чужой боли и  проснулись-то  неожиданно  для  меня
благодаря Родиону, когда я увидел его, обиженного и усомнившегося в людях,
и уловил собачье потрясение проявленной к нему жестокостью. Столь глубокое
потрясение, разочарование, что Родион полагал - жить дальше не стоит, если
уж свои на такое безразличие способны...
   Ну вот, теперь проясняется. Появился, видите ли,  новый  класс  роботов
для дальних  выходов  в  пространство.  Этаких  андроидов,  слуг-друзей  -
помощников, все, так сказать, в одном железном лице. Ну и  что?  Ах,  надо
испытать? Кто мешает?
   - Дело в том, - говорит мне Самсон, - что для этого требуется  пилот  с
тонкой душевной организацией и обостренным восприятием.
   Ничего себе, признание! Как это  мне  там  на  дисциплинарной  комиссии
говорили: Ландерс обладает всеми  качествами  выдающегося  работника.  Это
воплощенные опыт, знания, мужество, готовность, реакция. Супермен Ландерс!
Что-то о  моей  душевной  тонкости  там  ни  слова  сказано  не  было.  Об
отсутствии выдержанности говорили, об этакой несокрушимой и недопустимой в
общежитии прямолинейности говорили, даже о вздорности характера. А вот  об
обостренном  восприятии  умолчали.  Как-то  эти  качества  в  комиссии  не
котируются, не правда ли, кэп Чернов? Да и о какой душевной тонкости можно
говорить, когда я  заведомый  грубиян,  экстремист  и  так  далее  и  тому
подобное, смотри протокол дисциплинарной  комиссии  по  делу  о  нарушении
устава  пилотом  Лосевым  А.Г.,  выразившемся   в   оскорблении   штурмана
транспортного корабля ЭМ-27 Л.Ландерса. Пилот Лосев, то есть я,  отказался
принести извинения. Пилоту Лосеву, то  есть  мне,  пришлось  расстаться  с
космофлотом.
   - Ландерс вскоре подал в отставку. - Самсон все-таки не выдержал и сел,
накинув на плечи рубаху.
   С чего бы это? Самсон пояснил: Ландерс  почувствовал  отчуждение.  Нет,
коллеги с ним общались, отвечали  на  вопросы,  выслушивали,  были  вполне
корректны. Но к нему не обратился никто, Ландерс после  разбора  конфликта
оказался в  вежливой  изоляции:  в  космофлоте  не  прощают  равнодушия  и
жестокости.
   Услышав многократно повторяющееся имя Ландерс,  Родион  помрачнел  -  я
уловил это. Пес не забывал добро, что присуще собакам, но  помнил  и  зло,
что присуще всему живому. Но вернемся  к  нашим  баранам,  зачем  я  вдруг
понадобился? И с каких пор для испытания андроидов  стало  нужно  обладать
какими-то особыми качествами?
   Предстоят дальние полеты, отвечает мне Самсон, многие  годы  космонавты
будут в отрыве от Земли, от родных и общественности. Вообще, мало  ли  что
может случиться в длительном полете, а в экстремальной ситуации,  какой  -
того предвидеть невозможно, слуга безотказный и верный может  избавить  от
многих проблем. Новый  робот-андроид  скрасит  одиночество:  отвечая  всем
требованиям азимовских законов,  он  имеет  особое  качество  -  он  любит
хозяина. Ну примерно так, как  тебя,  Антона,  любит  Родион.  Тут  Самсон
заметил, что мы с Родионом переглянулись и одновременно  засмеялись.  Я  в
голос, а Родион оскалился. Самсон оборвал свою речь на полуслове, помолчал
и растерянно спросил:
   - Он действительно настолько понимает смысл сказанного?
   Ну что, снова повторять, что большинство умных и привязанных к  хозяину
собак являются медиумами, улавливающими не только эмоции, а порой и  слово
друга-хозяина. Так  об  этом  я  говорил  на  дисциплинарной  комиссии.  Я
говорил, что Родион  гениальный  медиум  и  обостренно  чувствителен.  Ему
доступны тончайшие оттенки настроения окружающих людей. И не только людей,
но и животных, например супермена Ландерса...
   - Понимает, - ответил я.  -  На  любом  языке,  поскольку  язык  чувств
наднационален.
   - Это хорошо, - задумчиво произнес Самсон Климович. - Душевные качества
Родиона могут пригодиться в полете. Не  знаю,  как  и  в  чем,  но  могут.
Комиссия считает, и  я  разделяю  это  мнение,  что  во  всем  космофлоте,
пожалуй, только вы с Родионом можете оценить  пригодность  нового  робота,
его эмоциональные свойства, его, скажем так, личностные особенности.
   Тут уж настало время мне задуматься. С одной стороны, мне  понравилось,
что Самсон говорит о нас с Родионом в нераздельности. Но с  другой...  мне
впервые пришлось  услышать  о  таких  понятиях,  как  эмоции  и  личность,
применительно к  роботу.  Видимо,  что-то  новое  возникло  в  космической
технике за этот год. Новое, мне неизвестное. А Самсон между тем  продолжал
в доверительном таком тоне:
   - Программу испытаний я тебе на столе оставил, полистаешь на досуге.  С
вами будет представитель института и андроид. Ты вправе прервать  полет  в
любой момент и вернуться. От вас организация просит одно: ваше заключение.
А еще точнее - впечатление.



   САМСОН ЧЕРНОВ

   Я ни минуты не сомневался в согласии Антона, ибо нет и не будет пилота,
который способен отказаться от полета. Антон, этот тридцатилетний ребенок,
только глаза со сна раскрыл, как сразу понял: я за  ним.  И  весь  сжался,
ощетинился в опасении, что ошибся.
   Когда я говорю  об  Антоне  Лосеве,  мои  слова  теряют  связность,  он
непонятен мне. И не только мне. Все высокие специалисты инспекции к Антону
относятся странно, с  настороженной  неопределенностью,  что  ли.  Светлая
личность, как сказал председатель, но при нем как-то неуютно. Это  правда,
мне тоже бывает неловко, когда Антон начинает избегать моего взгляда.
   Он мне обрадовался, но виду не подал. Гонору у  него  на  двоих,  хотя,
конечно, и понять можно. В конце концов, решение  дисциплинарной  комиссии
никто из пилотов не поддержал. Даже те,  кто  равнодушен  к  животным,  не
поняли Ландерса. Я  голосовал  против  Антона,  но  сейчас  аргумент  "Ну,
знаете, если из-за какой-то собаки..." мне уже  не  кажется  убедительным.
Антон не подчинился тогда решению комиссии и  ушел,  полный  возмущения  и
протеста. Но мы всего лишь люди, а людям свойственно полагаться на  слова.
Слово было  и  долго  еще  будет  той  основой,  которая  определяет  наше
представление о человеке, - это уже потом мы судим о  нем  по  делу,  если
дело состоялось. А Ландерс говорить умеет.
   Для обычного  человека  очевидно  то,  что  лежит  на  поверхности.  Но
бывает... рождаются редко люди  с  обостренным  восприятием,  для  которых
открыты тайные желания,  неосуществленные  намерения.  Большинство  так  и
умирает, не поняв сути своего трудного, неудобного  для  окружающих  дара.
Антон  из  них,  от  рождения  настроенный  на  добро  и   болезненно,   с
воинствующей  непримиримостью  воспринимающий  зло.  Он  знает   о   своем
необычном свойстве и не тяготится им. Антон лишен мудрости, ибо неспособен
к компромиссу, этакая детская наивность и непосредственность, которой  он,
скажем так, порой бравирует. К нему прямо-таки  тянутся  животные,  льнут,
как тот полосатый Оська (дурацкая привычка  давать  животным  человеческие
имена).
   И странный пес Родион, способный на самостоятельные поступки, поскольку
ушел с корабля вместе с Антоном.  Сбежавшее,  гм,  корабельное  имущество.
Медиум! Я повторяю за Антоном это слово, чтобы  выразить  непонятное.  Мой
Тушик, черный карликовый пудель, не имеет способностей Родиона  -  простой
пес. Но хочу понять, откуда он узнает час моего внезапного возвращения?..
   Комиссия,  если  говорить  кратко,  установила,  что   непосредственной
причиной конфликта был метеорит, величиной с горошину или чуть меньше.  Он
пронизал корабль насквозь и исчез, но оставил после  себя  пожар.  Обшивка
мгновенно регенерировала, а пожар был локализован. По совету с  Земли  его
оставили тлеть до конца рейса, поскольку попытки ликвидировать очаг своими
силами могли  привести  к  непредсказуемым  последствиям.  Пожар  разделил
корабль на две неравные части. В рубке, к которой примыкала бытовая  зона,
остались пилот Лосев и бортинженер Лиселидзе, в  жилом  отсеке  -  штурман
Ландерс и корабельный пес  Родион.  Транспортник  не  потерял  управления,
разнесенные далеко в стороны от основного корпуса двигатели были исправны,
но оказалась  нарушенной  кабельная  связь.  Дальнейшие  события  комиссия
реконструировала примерно следующим образом.
   Бортинженер  вызвал  на  экран  корабельной  ЭВМ  схемы   коммуникаций,
сориентировался  в  них,  потом  вскрыл  обшивку  стены  в  кают-кампаний.
Обнажилась густая  продольная  решетка  разноцветных  труб,  этих  артерий
корабля. Лиселидзе придвинул к стене кресло, уселся поудобнее, взял в руки
какой-то детектив и начал выстукивать ключом по трубам,  не  пропуская  ни
одной.
   - Понимаешь, Антон, - говорил он, - Ландерс не только  должен  услышать
меня, а я не знаю, какая из труб сохранилась, но он, чтобы  мне  ответить,
тоже должен обнажить коммуникации. Если найдет инструмент.
   На вторые  сутки  зазвучала  голубая  титановая  труба  воздухопровода.
Азбукой Морзе Ландерс сообщил: живы, но хотим есть, система регенерации  и
водопровод действуют. В рубке порадовались удаче.
   - Надо перерезать трубу  в  двух  местах,  чтобы  образовать  свободный
конец, - отстучал Лиселидзе. - Тогда мы попытаемся переправить вам  патрон
с едой, как по трубе пневмопочты.
   Ландерс ответил, что трубу он подготовит, инструмент есть.
   Бортинженер вскрыл дисковым алмазным резаком магистраль  и  отрезал  от
нее солидный кусок, открыв  промежуток,  достаточный  для  ввода  патрона.
Давление в магистрали не превышало двух атмосфер, и со стороны компрессора
ее  удалось  перекрыть   пластиковой   заглушкой.   В   качестве   патрона
использовали отрезок шланга, который набили суррогатом колбасы и  с  обоих
концов поставили пробки. Получился цилиндр диаметром тридцать  миллиметров
и длиной едва ли не в половину метра... Лиселидзе  смазал  патрон  пищевым
жиром и вставил в трубу.
   - Держи посылку, - передал он. Потом убрал заглушку с трубы, не обращая
внимания на шипение воздуха, надел на нее шланг и надвинул  его  на  конец
трубы, в которую был вставлен патрон. В  трубе  чмокнуло,  и  почти  сразу
Ландерс ответил:
   - Спасибо, получил.
   Готовя новую посылку, Лиселидзе снял шланг с трубы. И едва он  перекрыл
подающую воздух магистраль, как из трубы пахнуло горящим  жиром:  пожар  в
отсеке,  через  который  проходили  коммуникации,  видимо,   добрался   до
магистрали  и  раскалил  ее.  Пилот  и  бортинженер  заторопились,  успели
переслать еще два патрона. Последний расплавился  в  трубе,  не  достигнув
цели.
   - Дважды благодарю,  -  отстучал  Ландерс.  -  В  крайнем  случае  съем
Родиона.
   - Шутит. Сильная личность, - сказал Лиселидзе. -  А  что?  Воды  у  них
вдоволь. Человек может не есть месяц, сколько может собака -  не  знаю.  А
лету нам еще на девять суток. Плохо, конечно, но ничего страшного не вижу.
Размочат, колбасы чуть не три килограмма будет.
   Вот так и прошел этот  не  совсем  обычный,  но  в  целом  благополучно
закончившийся рейс. Комиссия сочла нормальной и обстановку на  корабле,  и
то, что принято называть моральным климатом. На десятые сутки транспортник
пристыковался  к  базе,  кольцевому  спутнику   Земли,   вращающемуся   на
стационарной орбите. Аварийная команда, закачав азот в поврежденный отсек,
загасила пожар и вскрыла сплавившиеся переборки.
   Ландерс  был  в  полном  здравии.  Легкая  худоба  только  подчеркивала
мужественное выражение его лица, красиво оттеняемого белым, до  голубизны,
воротничком свежевыглаженной рубахи.  Он  спокойно  отложил  книгу  -  это
движение не показалось нарочитым - и встал навстречу Антону.
   - Здравствуй, Антон.
   - Здравствуй! - Лосев пожал руку и уступил место бортинженеру.  В  углу
чисто прибранной каюты лежал Родион. Рядом  стояла  миска  с  водой.  Пес,
положив голову на вытянутые лапы, смотрел в сторону и мимо. Антон  присел,
погладил его по спине: под ладонью прощупывались позвонки.
   - Здравствуй, Родька.
   Пес покосился на него и отвел взгляд. Обычно от собаки веяло  ощущением
покоя и дружелюбия, а доброму слову Родион всегда радовался, как это умеют
только собаки. Сейчас Антон воспринимал необычное для пса  чувство  тоски,
незнакомое ощущение обманутости. Он достал  из  кармана  сверток  с  едой,
развернул, положил рядом. С  губ  собаки  закапала  слюна,  но  Родион  не
шелохнулся.
   - Ты что, Родька. Кушай! - жалостно сказал пилот.
   - Принципиальный. - Ландерс убирал с полок книги. - Ничего, отойдет.
   Лосев смотрел на собаку, слышал ровный,  улыбчивый  голос  штурмана,  и
странная, нелепая мысль рождалась, и он не хотел верить  в  нее,  в  дикую
догадку.
   - Ландерс, вы что же, совсем не кормили собаку?
   - Естественно, мне самому еды не хватало.  -  Ландерс  обтер  глянцевый
переплет книги и аккуратно положил ее в чемодан. - А с чего это  вдруг  на
"вы", Антон?
   Пилот выпрямился. Что-то темное сдавило мозг и нахлынуло внезапно,  как
взрыв. Серая пелена на миг притушила сознание, и  для  всех  неожиданно  в
каюте раздался звук пощечины.
   Антон, потрясенный тем, что смог поднять руку на  человека,  смотрел  в
ошеломленные лица бортинженера и ремонтников и не видел их,  только  белые
пятна. Он вышел,  держа  на  весу  ладонь,  и  слышал  вслед  растерянный,
захлебывающийся крик:
   - Как ты мог, Антон! Ведь это только собака! Только собака!



   АНТОН ЛОСЕВ

   Программа меня удивила.  Обычно  от  испытателя  требуется  установить,
насколько опытный образец  соответствует  техническому  заданию,  в  каких
пределах   выдерживаются   рабочие   параметры   устройства,    показатели
готовности, характерные неисправности, удобство обслуживания и ремонта  и,
наконец, особые эргономические  данные,  то  есть  условия  взаимодействия
человека с машиной.  К  программе,  по  которой  должен  был  работать  я,
техническое задание приложено не было, и, как мне разъяснили в ИКИ, это не
было недосмотром. Вообще, в ней вся техническая сторона  была  опущена,  а
эргономике  уделялось  непропорционально  большое  внимание.   Я   говорю:
непропорционально большое, поскольку у  нас,  пилотов,  свое  отношение  к
эргономике, точнее, у каждого свое. Я, например, терпеть не могу сенсорную
клавиатуру, мне нравится, когда мой палец ощущает сопротивление. Но это  -
в скобках.
   И еще. В программу были введены необычные условия: общаться с андроидом
я должен был не просто так, а весь предварительно облепившись датчиками. И
не только я, Родион тоже. Это было совсем непонятно, Родиона-то зачем?
   Представитель института, коренастый крепыш с подходящим для него именем
Гриша Кемень, объяснил, что робот, конечно, будет любить  меня,  это  само
собой, как не  полюбить  такого.  А  ИКИ  хочет  установить,  как  я  буду
воспринимать роботову любовь.  И  вообще,  как  весь  мой  организм  будет
реагировать, и те реакции надо оценить  объективно.  Тут  я  спросил,  кто
здесь объект испытаний, робот или я? Робот или Родион? А объект испытаний,
ответил мне Гриша Кемень, это наши с Родионом  эмоции.  Что-то,  помнится,
кэп Чернов несколько по-другому обрисовывал мою роль  в  этом  деле.  Там,
помнится, была фраза о пространстве, тоскующем без героя... Ну  да  ладно,
раз людям надо, значит, надо.
   Гриша Кемень был чем-то сродни бурундучку Оське,  потом  я  понял,  что
главным в нем было - любопытство. Громадное, примерно как  у  целой  сотни
Осек. Такое, выходит, он поле излучал. Родиону Кемень понравился,  он  ему
даже хвостом помахал и, беря с меня  пример,  тоже  позволил  обрить  себе
голову под присоски датчиков. Но это было потом. А сначала нас  пригласили
в Институт космических исследований, и мы долго шли втроем - я,  Кемень  и
Родион - по прекрасному нескончаемому лесопарку, в котором и  располагался
поражающий воображение комплекс лабораторий и заводов ИКИ. Я  давно  здесь
не был, и  меня  удивило  множество  полуприрученных  животных,  обитающих
здесь. И Кемень обращал мое внимание то на  телят  зубра,  то  на  семейку
пятнистых оленей. Оленята резвились рядом непуганно, а от оленихи исходило
беспокойство: ребята, не зарывайтесь,  держитесь  скромнее.  Гриша  вполне
квалифицированно рассуждал о  воспитании  щенков,  поскольку  за  Родионом
увязался щенок боксера, месяцев трех  от  роду.  Щенок,  как  и  положено,
излучал невероятное дружелюбие и уверенность, что наконец  нашел  то,  что
ему нужно: Родиона и меня. Он пристал  к  Родиону  как  репей  и  всячески
развлекался,  кусал  его  за  бока,  опрокидывался  на  спину,   показывая
беззащитное щенячье пузо, и тут же вскакивал с  сопением  и  лаем.  Родион
поглядел на меня: может, возьмем малыша, а? Вряд ли, ответил я,  куда  нам
сейчас, перед полетом. И мы с Кеменем прошли  в  демонстрационный  зал,  а
Родион остался принимать муки от щенка.
   Андроид выглядел неплохо и сильно смахивал на одного из тех симпатичных
человекопохожих роботов, что действуют в  мультфильмах.  Этакий  внушающий
доверие  железный  увалень,  две  ноги  на  рифленом   пластике   примерно
пятидесятого размера, две руки с толстыми локтевыми  шарнирами  и  мягкими
четырехпалыми хваталками, тонкая  шея  без  признаков  кадыка,  и  на  ней
шарообразная голова с вибриссами трепещущих  антенн  и  выпуклыми  линзами
широко расставленных глаз. Ушей нет, так, решеточки.
   - Что он умеет?
   - Все! - ответил Гриша Кемень и вручил мне листок, сложенный пополам. -
Кроме того, что здесь перечислено.
   - Отлично, - сказал я и повернулся к роботу: - А как звать  тебя,  чудо
техники? И что, к примеру, ты будешь делать при мне, когда я сам все могу?
   - Зови меня Боб, Антон. А при тебе я, к примеру, буду нянькой. И будешь
ты у меня как у Христа за пазухой, точнее, как за каменной стеной.
   У Боба был глубокий баритон с теноровым оттенком и мягкой  картавинкой.
И речь его мне понравилась, поскольку он сумел взять верный тон для первой
беседы. Я развернул листок.
   - Знаете, Антон, - Кемень сбоку заглядывал в листок, - проще  написать,
чего он не может.
   Список  неподсильных  для  Боба  дел  насчитывал  всего   три   пункта.
Оказалось, что он не может впрячь в одну телегу  коня  и  трепетную  лань,
мышей не ловит, не может не вмешаться,  когда  обижают  женщину.  Я  сразу
представил себе эту самую трепетную лань и решил,  что  смирюсь  с  первым
недостатком. Что он, голубчик, мышей не ловит, так это меня даже почему-то
умилило. И - на моем корабле нельзя  было  обидеть  женщину  за  неимением
таковой.
   Полагаю, что, пока я читал и обдумывал  эту  галиматью,  на  моем  лице
ничего не отражалось, ибо я без труда уловил Гришины эмоции, которые можно
было бы сформулировать следующим образом: хотел бы я  знать,  обладает  ли
этот грубиян чувством юмора? Желание оправданное,  так  как  Гриша  Кемень
должен был стать третьим членом экипажа, а ни меня, ни Родиона  он  совсем
не знал. Список недоступных для робота дел составил, конечно, Гриша, и это
меня порадовало, так как зануда такого не сочинит, а занудство - в  полете
едва ли не самое противное из качеств, бедствие - хуже пожара.
   Конечно, и робот мог  быть  подготовлен  Гришей  все  с  той  же  целью
приглядеться ко мне. Ну ладно,  думаю,  сейчас  я  тебя  проверю,  я  тебя
подкузьмю, или подкузмлю, как правильно? Я тебе задам вопросик!
   - А стихи ты, Боб, сочинять можешь?
   - Чтобы профессионально, так не скажу, но чтобы совсем нет, так  скорее
да! - ответил Боб.
   - Тогда выдай что-нибудь такое-этакое, что-нибудь  любовно-электронное.
Из жизни роботов.
   Смотрю я на Гришу, а он и глазом не  моргнул,  робот  же  задумался  на
секунду, очень естественно задумался.
   - Вот, пожалуйста!

   Здесь нет идиллий
   одни лишь факты.
   О! Вы включили
   мои контакты!
   Ты слышишь стоны?
   То я ожила,
   то электроны
   бегут по жилам.

   - Домашняя заготовка?
   - Пардон! Разве такой вопрос можно предвидеть. Экспромт.
   - Стихи не очень, - сказал Гриша Кемень. - Непонятно, как можно идиллии
противопоставлять фактам. Правильно было бы - иллюзии, но тогда  пропадает
рифма.
   - Да вы что, товарищи! - закричал Боб. - Разве ж можно ко мне подходить
с человеческими мерками!
   Прежде чем упасть, я успел придвинуть кресло. В  соседнем  корчился  от
смеха Гриша Кемень.  Это  обращение  -  товарищи  -  исключало  какие-либо
подозрения в предначертанности поведения робота, оно было  естественным  и
адекватным обстановке.
   Отсмеявшись, мы порешили, что на этом разминку можно закончить, и стали
втроем обсуждать обширную программу испытаний. Боб особенно напирал на то,
что мы с ним составим отличную человеко-машинную систему. А может быть,  и
машинно-человеческую: в этом месте рассуждении глаза его опрозрачнились, и
со дна их проявилась мозаика фасеток. А Гриша Кемень  высказал  недоумение
по поводу  того,  что  вот  человеко-машинная  система  получила  название
"эргатическая система", а животно-машинная никак не называется. А нужда  в
таком названии, нетрудно предвидеть,  скоро  возникнет.  Боб  сказал,  что
лично он готов сотрудничать с кем угодно  и  для  него  что  человек,  что
собака, все едино, а может, даже собака лучше, претензий меньше. Но  пусть
я не волнуюсь, он приложит все силы,  чтобы  оправдать  надежды.  Ибо  без
него, робота для дальних полетов, эти самые полеты и состояться не  могут.
И мы с Кеменем его не стали разубеждать.
   - Мое назначение какое? - разглагольствовал Боб. - Я должен  освободить
тебя от монотонных и однообразных  действий,  чтобы  ты  мог  отдать  себя
решению интеллектуальных задач. И я тебя, будь спокоен, освобожу.
   Робот проявлял себя как  личность,  и  мне  показалось,  что  это  было
неожиданно для самого Кеменя, куратора-разработчика.  Я  пилот  и  в  силу
этого знаком с автоматами  различного  назначения,  но  можно  ли  назвать
роботом даже самый многофункциональный автомат? Во всяком случае, в  нашей
пилотской среде такое название не прижилось. Видимо, словом  "робот"  люди
со времен Чапека будут всегда обозначать нечто  человекоподобное.  В  этом
смысле  андроид  Боб  был  воплощенный  робот.  Его  разумное,  ну  пусть,
псевдоразумное поведение произвело на меня ошеломляющее впечатление. Хотя,
в конце концов, что есть разум?  Кто  усомнится  в  разумности  моего  пса
Родиона? Короче говоря, Боб меня потряс. И я не решился задавать  при  нем
вопросы, которые счел бы неделикатными в человеческом общении. Я дождался,
пока Боба увели.
   Гриша Кемень держал паузу, и я не стал его томить.
   - Ничего подобного я и представить не мог. - Мне хотелось сказать Грише
приятное, и не пришлось кривить душой. - Блестящая работа. И  знаете,  что
больше всего поражает? Голос! Говорящие автоматы сейчас на каждом шагу, но
Боб! Диапазон, модуляции, выразительность... Ваши акустики чудодеи. Однако
что-то я не вижу, не заметил в нем проявления любви ко  мне.  Где  любовь,
спрашивается?
   - Будет, - заулыбался Кемень. - Блок любви пока в него  не  вложен,  но
место оставлено.
   - Ну ладно. - Я смягчился. Откровенно, мне он и так хорош.  Перетопчусь
без любви.


   В ближайшие три месяца нам - Грише, мне и Родиону - предстояло  создать
пусть  и  маленький,  но  слаженный  космический   коллектив.   Предстояли
длительные тренировки, работа с  программой,  освоение  новой  аппаратуры,
контрольные записи наших данных в  нормальном  нашем  состоянии  и  прочие
заботы, и несть им числа. Потому  для  экономии  времени  нам  с  Родионом
определили  жить  в  ближайшем  поселке,  одном  из  многочисленных  жилых
комплексов на территории ИКИ. Выделен нам был двухкомнатный коттедж, вроде
избушки на курьих ножках без особых удобств. Но мне было все равно, в  нем
мы только спали, да на  крошечной  лужайке  возле  дома  Родион  по  утрам
развлекал щенка, который упрямо и постоянно осаждал нас.  Я  понимал,  что
малыш хочет поселиться в доме и тем самым обресть нас. И  я  препятствовал
его намерениям ввиду предстоящей разлуки. Впрочем, днем и  на  ночь  щенок
куда-то исчезал по своим делам, и я не  ощущал  его  присутствия,  если  в
неурочное время приходил домой.
   С Бобом мы больше не  виделись,  с  ним  занимались  робототехники.  Но
впечатление от первой встречи во мне осталось. Позже я определил  его  как
чувство, возникающее, когда рассматриваешь шарж на самого себя.  Дружеский
шарж.
   Примерно за неделю до старта мы с Родионом вернулись в свое бунгало  на
побережье - отдохнуть и прийти в себя. Гриша Кемень и Малыш, так я называл
этого бесхозного щенка, остались в ИКИ.
   Потом мы прибыли на знакомый уже кольцевой спутник -  базу  космических
кораблей, и нас с Родионом взяли в оборот медики. Не знаю, сколько их  там
было, толпа. От белых халатов было даже холодно, а Родион,  непривычный  к
столь пристальному вниманию, сник. С обритой головой,  только  ресницы  да
белые  усы  торчали,  он  был  до  неприличия  смешон,  о  чем,   конечно,
догадывался. Иногда он подходил  к  зеркалу,  вздыхал,  и  тогда  я  четко
улавливал: "Это я ради тебя на такое пошел!"  Полагаю,  я  тоже  не  лучше
выглядел, хотя человек с бритой головой - более привычное зрелище.
   Гриша Кемень и Боб прилетели  раньше  нас  и  успели  освоить  корабль,
знакомый мне до мелочей  серийный  транспортник  на  плазменной  тяге.  По
программе в экипаже обязанности бортинженера и штурмана были возложены  на
Боба, он к этому был готов, он для этого был предназначен, он в этом  деле
должен   был   проявить   себя.    Гриша    Кемень    как    представитель
института-разработчика отвечал за робота и за аппаратуру контроля нашего с
Родионом состояния. Этой аппаратурой были заняты все  свободные  помещения
корабля, и на меня, непосвященного, это хаотическое нагромождение приборов
производило сильное впечатление. Что там будет с ними делать Кемень,  меня
слабо  интересовало,  а  у  меня,  капитана,  по  программе  задание  было
тривиальным - штатное обслуживание автоматической станции типа  Гелиос  на
Меркурии.
   И еще мне пришлось настраивать себя на восприятие собственных  ощущений
и эмоций, усиливать в себе свойства рефлексирующего интеллигента,  в  свое
время тупо  и  глупо  обруганные  сторонниками  решительных  действий  без
опасений и сомнений. Помню это словечко  -  "закомплексованный",  то  есть
прислушивающийся  к  чужому  мнению,  сомневающийся  в  своих   действиях,
способный копаться в своей душе. Так вот, я всегда был рефлексирующим, был
закомплексованным   и   ненавидел   несомневающихся,    прямолинейных    и
самоуверенных. Откуда, вообще, это берется,  когда  тысячи  принимают  как
истину очевидную глупость, лишь бы она была звонко сказана. Ну,  например,
- жалость унижает человека! Миф очевидный и  один  из  самых  вредоносных.
Сколько молодых и глупых сломали жизнь себе и другим, следуя  этому  мифу,
подавляя в себе естественное для нормального человека  чувство  жалости  к
другому. Где уж тут кошку пожалеть, если любимого не жалко. На мой взгляд,
человека унижает проявленная к  нему  жестокость,  ибо  ставит  перед  ним
неразрешимый вопрос: принять ее как должное? - но это невозможно, ответить
тем же - немыслимо. Что сталось бы с человечеством, когда б люди перестали
сомневаться?!
   Здесь, в этом полете, я  старался  по  возможности  умножить  эти  свои
человеческие  качества,  ибо  способность  к  самоанализу  присуща  только
человеку.  Даже   Родион,   мой   доверчивый,   эмоциональный   и   весьма
интеллигентный пес не знает сомнений,  счастливец!  Цельный,  прямой!  Его
всегда приятно чувствовать, особенно когда он  рядом.  Собака,  та  должна
быть лишена сомнений, иначе черт-те что она о нас, людях, может  подумать.
Если же Родион вдали, в другом, скажем,  отсеке  в  гостях  у  Кеменя,  то
ощущается собачье беспокойство, которое можно обозначить словами: как  там
Антон без меня, не случилось чего? Металлические переборки, вообще говоря,
экранируют ментополе,  и  для  передачи  и  восприятия  приходится  делать
усилие...
   Днями Боб был занят своими штурманскими  делами  и  справлялся  с  ними
неплохо. А вечером готовил нам ужин, накрывал на стол и вообще  обслуживал
нас.  Не  по  своей  инициативе,  по   просьбе   Кеменя.   Но   обслуживал
квалифицированно, даже тарелки подогревал, даже в бокалы с  соком  лед  не
забывал положить. Вид он при этом имел озабоченный и молчал.  Только  раз,
услышав в углу хруст говяжьего мосла, сказал:
   - Я бы ему палец в зубы не положил.
   Собственно, Родион на это и не набивался.
   Прошел месяц. Как-то, когда Боб,  убрав  со  стола,  ушел  в  рубку,  я
спросил, что будет дальше. Я сказал, что все время  внутренне  обостряюсь,
прислушиваюсь к своим эмоциям и ничего особенного не слышу.  Родион,  тот,
похоже, что-то улавливает, но у него и восприятие существенно тоньше...
   Кемень позвенел ледышкой в бокале и сказал,  что  займется  Бобом,  что
скоро Боба я не узнаю.
   И действительно... нам уже недолго оставалось до цели, когда  поведение
Боба разительно изменилось. Я это почувствовал сразу:  утром  он  вошел  в
рубку, и я воспринял насыщенное поле обожания. Я работал, а он стоял рядом
и, похоже, любовался мной. Чем-то  это  напомнило  мне  привычный  настрой
Родиона на меня. Только Родион относился ко мне как-то поспокойней, скажем
так, более привычно. Обожал Боб и  Родиона,  и  Гришу  Кеменя,  когда  они
попадали в поле его зрения... Странно это было... да.
   Странно было и поведение Родиона. Я видел, как он было кинулся к Бобу и
растерянно шарахнулся в сторону и заскулил непонятно. И эта тревога  моего
пса и мое новое восприятие робота, в котором я не мог разобраться,  -  все
это как-то смутило меня. И мне неприятно было слышать, как  удовлетворенно
мурлыкал что-то Кемень у своих приборов.
   Ночью - мы всегда живем по земному времени, - так вот, ночью Родион  не
спал. Он то  бродил  по  каюте,  стуча  когтями,  то  ворочался  на  своей
подстилке и временами тихонько  поскуливал.  У  меня  было  неспокойно  на
сердце, знаете, вроде бы томило предчувствие  будущих  неприятностей,  что
ли. Это я пытаюсь передать словами эмоциональное состояние,  понимая,  что
попытка так же несостоятельна, как попытка рассказать о музыке. Да  и  как
говорить о собственных чувствах? О чужих,  полагаю,  проще,  не  связывает
сдержанность, присущая нормальному человеку, когда он говорит о себе...
   Меркурий, ближайшая к Солнцу планета, для человечества интересен  разве
только как база размещения  станции  службы  Солнца.  Станция  работает  в
режиме накопления, поскольку дальняя радиосвязь исключается из-за близости
к Солнцу и обусловленных этим помех. Раз в год с  нее  забирают  магнитные
накопители, производят текущий ремонт и заправляют  информационные  блоки.
Эту тривиальную работу и предстояло выполнить нам с Бобом. А  до  этого  я
вывел корабль на почти стационарную орбиту над ночной  стороной  Меркурия,
спрятал его в тень планеты.
   Скафандр повышенной тепловой защиты громоздок и неудобен,  поскольку  в
него встроен бак с жидкостью, за  счет  испарения  которой  обеспечивается
понижение температуры первого слоя защиты. Этот бак хотя и облегает спину,
но топорщится горбом и сковывает движения. Гриша помог мне надеть скафандр
и потом впустил Боба. Боб тоже был  в  скафандре...  в  Гришином.  На  мой
недоумевающий взгляд Гриша улыбнулся: все  в  порядке,  так  надо.  Ладно,
пусть, может, это тоже  входит  в  программу  эксперимента,  мое  незнание
причин, по которым железный робот стал нуждаться в температурной защите.
   Боб уселся по правую руку от меня, я дождался ухода Гриши из  отсека  и
вывел катер в пространство. Отсюда, с высоты  тысячи  километров  Меркурий
заслонял Солнце, погружаясь в ослепительное белое сияние. Диск планеты  не
имел четких границ, и края его казались размытыми. В  наушниках  шлемофона
слышалось дыхание Гриши, он был постоянно на связи: наши рации работали  в
режиме "эхо" - только корабельные мощности  были  в  состоянии  преодолеть
помехи. Гриша молчал, и мне тоже было не до разговоров.  Катер  надо  было
посадить как можно ближе к станции на  солнечной  стороне  планеты,  а  до
этого необходимо было выбросить ретранслятор, так как мы выходили из  зоны
прямой радиовидимости. Ретранслятор я подвесил и  катер  посадил  почти  у
кромки зеркального купола станции, местами изъеденного солнечным ветром до
самого каркаса.
   Боб, не теряя времени, вытащил из катера рулон термостойкой  зеркальной
пленки и занялся ремонтом купола. У него это ловко получалось. Я  проверил
состояние наружных датчиков станции и заменил неисправные. Потом забрал на
катере ящик с магнитными  дисками  и  повесил  себе  на  плечо.  Сам  диск
практически невесом, а в  ящике  было  не  менее  пятидесяти  килограммов,
месячный запас. Мне предстояло заправить дисками кассеты  и  зарядить  ими
станцию. Купол не  был  герметичным,  но  под  ним  можно  было  уменьшить
мощность  светофильтра,  и  стало  видно,  как  парит  система  охлаждения
скафандра Боба, когда он явился помогать мне. Это было трогательно, но  он
больше  мешал,  чем  помогал.  Впрочем,  его  назойливость  не  была   мне
неприятна, и я промолчал.
   Внизу, в  небрежно  образованной  пещере,  у  которой  только  пол  был
сравнительно  ровным,  располагались  шкафы  регистрирующей  аппаратуры  и
стеллажи с запасными частями. Температура здесь держалась на уровне 360 по
Кельвину, и кипение охладителя во внешнем контуре скафандра  прекратилось.
Я осмотрел станцию, убедился, что кассеты  почти  пусты  и  только  тонкие
стопочки  дисков,  на  неделю  работы,  оставались  в  них.  Контейнеры  с
отработанными дисками - забота автоматов -  заполняли  стеллажи,  их  надо
было перенести на катер. Мы с Бобом не сговаривались, просто я сразу начал
заправку порожних кассет, а Боб, оставив ящик, навесил на себя контейнер с
отработанными дисками и пошел к шахте. Он мог бы  унести  и  четыре  таких
контейнера, грузоподъемность его в два раза превышала собственный вес,  но
надо было иметь свободными конечности, чтобы цепляться за скобы.  Обратным
рейсом он принес с катера третий ящик  и,  прежде  чем  забрать  очередной
контейнер, предупредительно открыл его для меня.
   - Неплохо, Боб, совсем неплохо, - машинально  сказал  я,  не  прекращая
возни с кассетами. Я не ждал ответа,  только  уловил  всплеск  эмоций  как
реакцию робота на мои слова.  Странных,  как  я  теперь  понимаю,  эмоций,
неадекватных обстановке. Мы с Бобом работали на равных, и эта моя  похвала
между делом не должна была бы  так  остро  воспринята.  Но  это  я  сейчас
понимаю, а тогда, работая, я не обращал на робота особого внимания, только
как-то отстраненно отметил  про  себя,  что  ему  совершенно  не  пришлось
приспосабливаться, привыкать к новой обстановке -  перегрузкам  и  тесноте
катера, мертвой желтизне обесцвеченной излучением  поверхности  планеты  с
непрозрачными тенями кратеров, к  игольчатой  игре  кристаллов  кварца  на
стенах пещеры, к бремени защитного скафандра, к которому я, например, и за
сто лет не привыкну. Боб включился в работу сам, сразу  и  без  переходов.
Такой уровень  адаптации  присущ  только  человеку  и  свидетельствовал  о
высоких профессиональных качествах разработчиков удивительного андроида.
   Не знаю, как другие, а я человека хорошо  работающего  воспринимаю  как
хорошего человека. Это я к тому, что если на корабле мое отношение к  Бобу
можно было определить словами "любопытство" и "ирония", то здесь я об этом
просто не думал, ведь Боб работал как  человек...  На  мой  взгляд  -  это
высшая похвала...  Чудо-машина.  Мне  так  жалко,  что  пришлось  его  там
оставить. Но сто пятьдесят килограммов металла... и нечего  было  пытаться
вытащить его наружу.
   Ну да, я снимал контейнер с верхней полки  стеллажа,  я  устал  уже,  я
тянул этот чертов ящик за ручку и не мог  вытянуть  из  гнезда.  Я  позвал
Боба, он сменил меня на стремянке и могучим рывком выдернул  контейнер.  Я
смотрел снизу, сказал: "Молодец, малыш!" Я так сказал потому, что  в  Бобе
росту всего полтора метра, а такой сильный...
   Я сказал: "Молодец, малыш!", и Боб странно взвизгнул и рухнул вниз и  в
падении еще тянул ящик на себя, чтобы не задеть меня...
   Я не знаю, что в нем было повреждено, а только  встать  он  не  мог.  И
невозможное, неслыханное менто парализовало меня. Какая-то смесь отчаяния,
детской любви и страха. Я закричал, я спрашивал, что  с  ним,  я  старался
поднять его. Я как-то  забыл,  что  это  всего  лишь  машина,  всего  лишь
машина... Боб молчал. И Кемень, робототехник, молчал, и я даже не подумал,
что металлопластовый купол над  шахтой  отражает  радиоволны.  И  я  ушел,
взвалив на плечо ящик с кассетами, и казалось, за спиною слышал голос:
   - Убей меня, хозяин!



   ГРИГОРИЙ КЕМЕНЬ

   Я мог бы наговорить все нижеследующее  -  звукозаписывающая  аппаратура
была включена, - но методика эксперимента мне это  запрещает.  В  методике
сказано: события должны быть записаны от руки и в возможно короткий  срок,
пока  свежи  первые  впечатления  и  первые  ассоциации   и   соображения.
Редактировать записи запрещается, анализ - дело специалистов. Отсюда и тот
неизбежный сумбур в изложении, который, конечно, будет бросаться в  глаза.
Антон же, напротив, обязан говорить и только говорить.  Причем  сразу,  по
ходу дела. Его словесные комментарии будут  потом  синхронно  наложены  на
показания приборов,  и  это  должно  увеличить  достоверность  результатов
эксперимента...
   Антон еще не вернулся, когда пес завыл жутким среди  железного  порядка
корабля воем.
   - Я не мог его вытащить,  Родион!  -  отозвался  Антон,  он  на  катере
услышал голос собаки. -  Как  это  все  понять,  Кемень?  Вы  ручались  за
работоспособность андроида, а он не удержал ящик, который мне под силу.
   Что я мог ответить? Я не знал, что случилось там,  в  нижнем  помещении
станции. Сейчас, когда катер уже вышел на прямую связь, я только видел  на
экранах приборов, контролирующих состояние Антона, небывалый хаос  кривых.
И  мне  подумалось,  что  психологи  будут  довольны,  материал   богатый.
Подумалось на секунду и не к чести моей. А Антон повторил вопрос, и словно
хором сработали все включенные динамики корабля: "Как это понять?"
   Я смотрел, как  среди  стекла,  металла  и  пластика  моей  корабельной
лаборатории, пригнув обклеенную разноцветными  датчиками  нелепую  голову,
корчится и вздрагивает Родион, исходя горестным криком. Пес чуял беду, и я
как-то впервые ощутил свою неполноценность: Антон и собака чувствовали то,
что недоступно мне, обычному во  всех  отношениях  человеку.  И  вся  наша
затея, вся громадная работа, которой  мы  так  гордились,  показалась  мне
ненужной. Ведь экипажи для дальних полетов всегда будут  формироваться  из
таких, как Лосев, - это очевидно, Ландерсов  туда  не  пустят.  Ну  а  для
Лосевых, мне это стало ясно еще до рейса катера на  Меркурий,  неприемлема
сама мысль - сложить воедино живое и  мертвое.  Мне  и  сейчас  непонятно,
почему сочли необходимым скрыть от Лосева самое главное:  Антон  не  знал,
что Боб не робот. Боб - киборг...
   Родион был неспокоен с  самого  начала  полета  -  это  было  видно  из
сравнения энцефалограмм, записанных до и  после  начала  эксперимента.  Не
думаю, что спящий мозг щенка  излучал  что-либо  сверхординарное,  но  пес
словно бы чуял что-то, недоступное пока даже Антону. А  когда  я  разбудил
мозг и, - скажем так, произвел его под садку, - и утром Боб вошел в  рубку
в новом своем качестве, щенячье менто сразу уловил Антон, а на Родиона оно
вообще подействовало ошеломляюще. Знакомое в основных своих проявлениях  и
даже привычное, оно сейчас продуцировалось автоматом, попросту машиной,  и
это опрокидывало все представления, весь жизненный опыт пса.
   Антон подавил свое смятение, овладел  собой,  и  эмоции  его,  судя  по
предварительным и поверхностным обработкам,  почти  вошли  в  норму.  Хотя
настороженное отношение  к  андроиду  осталось.  В  первом  приближении  я
определил бы это как ожидание сюрприза, что  ли.  У  собаки  понятие  воли
отсутствует, она, так сказать, не может "взять себя в  руки",  она  всегда
естественна. Родион подчинился бы команде, Антон мог бы "замкнуть" его  на
себя, снять собачье напряжение, но Антон молчал, хотя все время видел, что
Родион неспокоен, что движения его суетливы и в присутствии Боба пес порой
непроизвольно  взлаивает.  Антон  молчал  все  эти   дни   и   словно   бы
прислушивался к себе. Я не психолог, мое дело - приборы,  инструментальное
обеспечение эксперимента, поэтому, моя оценка происходящего на корабле  за
время полета субъективна и поверхностна. Внешне все шло нормально, то есть
так, как  сложилось  с  самого  начала.  Антон  добросовестно  обеспечивал
эксперимент и как его объект и как участник, но если меня спросят, отвечу,
что чистота эксперимента у меня вызывает сомнение. На мой взгляд, она была
нарушена хотя бы тем, что Антон знал  цель  работы  и  суть  ее,  не  зная
главного. В этом смысле таить от  него  двойственность  андроида  означало
обречь дело на провал. Но для меня также очевидно, что Антон ни при  каких
условиях не стал бы участвовать в эксперименте,  если  бы  знал,  что  Боб
киборг. Тупик, теперь я это понял, тупик, из которого нет выхода.
   Я участвовал в работах по созданию андроида с самого  начала,  и  может
быть,  поэтому  моя  кандидатура  в  качестве  третьего  члена  экипажа  и
представителя ИКИ, собственно, и не обсуждалась. Технические требования  к
роботу были сформулированы весьма подробно и, помню, у нас,  специалистов,
особых эмоций не вызывали. Машину - а робот всегда машина,  независимо  от
того, к какому классу он относится, - с  требуемыми  качествами  мы  могли
сделать. Но один пункт вызывал у нас недоумение - этот андроид должен  был
любить хозяина. Так  и  было  записано:  "любить  хозяина".  Представитель
заказчика в ответ на наши вопросы пожал плечами: любить -  значит  любить,
определение четкое. На наши высказывания, что это вообще не определение  и
о четкости говорить не приходится, что любовь пребывает  в  сфере  высоких
эмоций, а скорее, в области подсознания, малоизученной и смутной, и уж  во
всяком  случае  лежит  вне  логики  и  потому  в  принципе  не   поддается
формализации, представитель, помню, сделал большие глаза:
   - Так что, по-вашему, любви нет?
   Все мы были  старше  двадцати  и  моложе  девяноста.  Находясь  в  этом
возрастном промежутке, отрицать любовь кто решится? Мы промолчали и  шутки
не приняли, подавленные грандиозностью задачи. Мы понимали - это робот для
космоса, ибо не было на Земле случая,  чтобы  робот  с  такими  свойствами
обслуживал  одного  человека,   да   и   вообще   подобных   универсальных
роботов-андроидов еще не было, нам  предстояло  создать  прототип.  Отсюда
нетрудно  было  сделать  долгожданный,  но  и  ошеломляющий  вывод:  робот
предназначен для Первой звездной. Официально не  было  объявлено,  но  уже
давно  ходили  слухи,  что   проект   первой   звездной   экспедиции   уже
предварительно прорабатывается где-то в недрах ИКИ. Видимо,  до  вынесения
вопроса на всеобщее обсуждение - а звездная потребует  объединения  усилий
человечества и, кто знает, каких жертв, - Совет ИКИ счел нужным  прощупать
исподволь пути решения некоторых технических проблем. К  ним,  несомненно,
относится создание звездного робота, каковая работа и была поручена нашему
кусту лабораторий.
   Мы снова и снова возвращались к техническому заданию,  ибо  нас  смущал
пункт о любви. Ведь до сих пор  азимовские  законы  роботехники  полностью
исчерпывали  нравственную  сторону  проблемы  взаимодействия  человека   и
робота, подразумевались как обязательные и даже не вписывались в  качестве
специальных требований в тексты технических заданий. В  данном  же  случае
они были перечислены  полностью,  а  запись  о  любви  казалась  излишней,
вносящей ненужную эмоциональную  окраску  в  чисто  техническую  проблему.
Роботехника   -   моя    широкая    специальность,    а    профессионально
специализировался  я  на  той  ее   части,   которая   касается   передачи
нейроимпульсов  на  исполнительные  механизмы  робота.  Нейроимпульсов  от
биомозга, которого еще нет и неизвестно, когда будет, если  будет.  Задача
выращивания биомозга оказалась настолько сложной, что конечный результат в
обозримом будущем даже и  не  просматривается.  Естественный  интеллект  -
продукт эволюции, искусственный - задача для  Господа  Бога,  когда-то  мы
подойдем к ней. А пока я  и  еще  несколько  сотрудников  из  моей  группы
оказались специалистами в области того, чего нет.  В  ожидании  настоящего
дела  мы  пробавлялись  построением  теоретических  моделей  возможного  и
решением  отдельных  технических  вопросов,   которые   могли,   как   нам
представлялось, стать важными в каком-то отдаленном  будущем.  Мы  создали
прекрасные усилители нейроимпульсов, работающие почти  без  искажений,  но
кому они были нужны, если сам командоаппарат, биомозг,  пусть  хоть  самый
примитивный, на уровне одних инстинктов, отсутствовал.
   Не помню, у кого  первого  возникла  эта  идея,  возникла,  видимо,  от
сознания неразрешимости проблемы. Собственно, идея была не  нова:  виделся
киборг как синтез естественного, живого мозга и машины. Киборг... мы  идею
поддержали. Еще бы,  ведь  это  придавало  смысл  работе  над  усилителями
нейроимпульсов, без них киборг невозможен. Что поразительно, она  пришлась
по нраву  не  только  нам,  нейромеханикам,  она  ни  у  кого  не  вызвала
возражений, хотя, теперь я это понимаю, будучи в  здравом  рассудке,  даже
обсуждать ее без внутреннего содрогания невозможно. Мы словно пребывали  в
состоянии какого-то морального ступора. Моя позиция ничем не отличалась от
общепринятой. Это теперь,  после  месяца  общения  с  Антоном  Лосевым  на
корабле, когда друг  от  друга  некуда  деться  и  возникает  либо  полное
неприятие  партнера,  либо  наоборот  -   взаимопроникновение   личностей,
единомыслие, я понял, вернее, до меня дошло, в  какой  нравственный  тупик
завело  нас  стремление  во  что  бы  то  ни  стало  видеть  выход   наших
теоретических построений в практику.
   Фетишизация технического  прогресса,  вредная,  как  и  любой  абсолют,
породила убогую в основе своей и жуткую идею сращивания машины и человека,
ведь киборг так и мыслился в самом начале...
   У  нас  полностью  замысел  оформился,  когда  встал  вопрос:   а   как
реализовать в киборге эту самую любовь к хозяину? Любовь - одну до  конца,
нерассуждающую, независящую  от  преходящих  обстоятельств,  не  требующую
взаимности,  неустанную,  единственную  и  всепрощающую  любовь.   Любовь,
которая ничего не требует взамен, лишена лукавства и расчета  и  не  может
стать обузой. Любовь в чистом виде!
   Искать не пришлось: так может любить только собака. По словам Антона  -
лучшее из того, что создал человек...
   Итак, киборг с мозгом собаки?  Но  разве  способна  она,  простодушная,
разобраться в технике и в навигации, в приготовлении еды и  тысяче  других
дел,  которые  придется  делать  универсальному  роботу  для   космических
полетов? Выход из этого технического тупика был найден на пути  комбинации
живого мозга с мозгом электронным. Мозг  электронный  должен  обеспечивать
логическое  функционирование  андроида  как  универсального   автомата   и
подчиняться в моменты контакта с  человеком  контролю  мозга  собаки.  Эта
комбинация, являясь паллиативом в основе  своей,  обеспечивала  реализацию
требований технического задания: любить  хозяина.  И,  как  нам  казалось,
сняла все сомнения этического порядка, ведь собака не человек,  с  собакой
можно...
   Боб был первым киборгом с мозгом собаки.  И  с  самого  начала  он  был
обречен,  как,  теперь  я  это  понимаю,  всякий  киборг.   Эмоциональная,
полностью настроенная на восприятие хозяина собака - здесь не нужны споры,
мозг и без тела субъект - в принципе не могла ужиться  с  машиной.  Киборг
Боб был обречен, ибо победила собака. Когда Антон сказал:  "Малыш..."  Боб
кинулся к нему, как кидался щенком  там,  в  ИКИ,  приласкаться,  вильнуть
хвостом, лизнуть руку... да. И принял уход Антона как необходимость, после
которой жить невозможно. Отсюда и это "Убей, хозяин".  Нет,  зачем  я  это
пишу,  нормальный  толстокожий  человек.  Это  ведь  мы,  люди,  придумали
киборга, мы полагали, что можно благоденствовать и радоваться жизни, зная,
что рядом в немыслимой, непредставимой тоске и муке умирает кто-то,  пусть
даже собака.
   Я не забуду: Антон вернулся, и я целую нескончаемую минуту ждал,  чтобы
уравновесилось давление в отсеке, и видел на экране, как Антон,  торопясь,
выбрасывал из катера контейнеры с кассетами. Когда я вошел, он  прилаживал
шланги заправки. Он выпрямился, откинул щиток шлема  и  смотрел  на  меня.
Лицо его было неподвижно.
   - Киборг?
   Я молча кивнул.
   - Ах ты. Боже мой, несчастный щен!
   - Это бесполезно, Антон. Один вы не  сможете.  Да  и  если  бы  смогли,
зачем?
   Он убрал шланги,  посмотрел  на  меня  сузившимися  от  ярости  и  боли
глазами. Я помню: движения его были четки, неуловимо быстры, но  почему-то
воспринимались мной словно бы замедленными. В кабине катера  место  справа
пустовало. Было слышно, как царапает переборку и скулит Родион.
   - Уйдите, Кемень.
   Он сдвинул фонарь кабины, секунду ждал, пока распухнут герметизаторы, и
опустил руку на пульт. Я вышел и задраил отсек, его ведь не остановишь...

Last-modified: Fri, 20 Oct 2000 19:42:47 GMT
Оцените этот текст